показывали себя подобными поднимающему вверх секиру на сплетшиеся ветви дерева;

предали огню святилище Твое; совсем осквернили жилище имени Твоего;

Знамений наших мы не видим, нет уже пророка, и нет с нами, кто знал бы, доколе [это будет].

Так презрен по мыслям сидящего в покое факел, приготовленный для спотыкающихся ногами.

И я мог бы так же говорить, как вы, если бы душа ваша была на месте души моей; ополчался бы на вас словами и кивал бы на вас головою моею;

Моав от юности своей был в покое, сидел на дрожжах своих и не был переливаем из сосуда с сосуд, и в плен не ходил; от того оставался в нем вкус его, и запах его не изменялся.

Не был ли в посмеянии у тебя Израиль? разве он между ворами был пойман, что ты, бывало, лишь только заговоришь о нем, качаешь головою?

Слыхали мы о гордости Моава, гордости чрезмерной, о его высокомерии и его надменности, и кичливости его и превозношении сердца его.

Афиняне же все и живущие [у них] иностранцы ни в чем охотнее не проводили время, как в том, чтобы говорить или слушать что – нибудь новое.

Услышав о воскресении мертвых, одни насмехались, а другие говорили: об этом послушаем тебя в другое время.

Когда он так защищался, Фест громким голосом сказал: безумствуешь ты, Павел! большая ученость доводит тебя до сумасшествия.

хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, [как] прах, всеми [попираемый] доныне.